ФРАЁНОВ Виктор Павлович

(1930-2002)

Выдающийся музыковед, педагог. Выпускник училища 1951 г. и Московской консерватории. Более 40 лет преподавал в училище музыкально-теоретические дисциплины. Автор «Учебника полифонии» для теоретических отделений музыкальных училищ и исполнительских факультетов консерваторий (многократно переиздавался).


В 2003 году в колледже на основе студенческих конспектов лекций было осуществлено издание:
Фраенов В.П. Музыкальная форма: Курс лекций.

 

 

---

К 75-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ВИКТОРА ПАВЛОВИЧА ФРАЁНОВА

ВОСПОМИНАНИЯ УЧЕНИКОВ

Мне очень повезло: у меня были прекрасные учителя. С годами память об этих людях не тускнеет, и всё отчётливей понимаешь, как много значат они для нас, их учеников, какое огромное влияние оказали на нас, сколько души в нас вложили!

Среди самых любимых учителей многие выпускники «Мерзляковки», конечно же, назовут Виктора Павловича Фраенова. Занятия с ним всегда были чем-то очень радостным, увлекательным. Кроме колоссальных знаний, он обладал необычайной «заразительностью». Он так подавал изучаемое произведение, что нам в тот момент казалось: нет музыки прекрасней и совершенней (Виктор Павлович читал нам лекции по музыкальной литературе). Глинка, Чайковский, композиторы «Могучей кучки», Рахманинов, Прокофьев, Шостакович... Мы увидели их творчество его глазами, полюбили их музыку благодаря Виктору Павловичу.

Спустя много лет, когда я пришёл работать в Училище, в разговоре с Виктором Павловичем я в шутку заметил: «А ведь Вы иногда нас обманывали! Когда мы соприкасаемся с некоторыми сочинениями без Вас, они уже не кажутся нам столь прекрасными». Он невероятно увлекался предметом изучения и увлекал всех вокруг.

Мне посчастливилось посещать его лекции по полифонии строгого стиля. Всего несколько занятий – и оказалось, что когда надо было изучать полифонию на кафедре оперно-симфонического дирижирования Консерватории, весь материал воспринимался как нечто уже известное. Он умел феноменально закладывать фундамент предмета!

На меня всегда производила впечатление колоссальная, непосредственная, горячая любовь Виктора Павловича к Музыке. Как он любил слушать, играть, говорить о Ней! Как спешил поделиться услышанным, новым, свежим, оригинальным! Сколько умнейших, тонких, глубоких замечаний услышал я от него! Говорить с ним, обсуждать планы оркестра, исполнение тех или иных произведений, прослушивать записи – всё это было для меня огромной радостью, глубокой потребностью. Он всегда приходил на концерты симфонического оркестра Училища. Его поддержка, дружеское внимание очень помогали, вселяли желание работать как можно лучше.

ОН БЫЛ ОГРОМНЫМ МУЗЫКАНТОМ И ПРЕКРАСНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ!

О Викторе Павловиче надо писать неспешно и глубоко. Мне о многом хотелось написать: и о наших с ним походах во Владимир, Суздаль. Как поехали на лыжах, заблудились, страшно голодные вышли к его даче, не найдя ни крошки вернулись в Москву очень весёлые. В другой раз напишу...

 

---

 

Дорогой Виктор Павлович! Примите глубокий благоговейный поклон от группы студентов-теоретиков, изучавших под Вашим руководством в 1966-1967 учебном году великое искусство контрапункта – искусство нетленных ценностей.

Часы общения с Вами на лекциях и индивидуальных занятиях были бесподобны и незабываемы. Через технику полифонического письма, математически строгую и отточенную, мы проникали в тайны красоты и совершенства композиций великих мастеров прошлого. Под Вашим руководством мы анализировали сочинения в огромной исторической перспективе: от Палестрины и Лассо до Хиндемита и Шостаковича. Для нас это был беспрецедентный опыт. Мы словно путешествовали по прекрасным залам одного из удивительнейших музеев мира. В этом путешествии мы, начинающие музыковеды, сами того не ведая, окунались в диалектику неизменного и изменяющегося в эволюции европейского музыкального мышления как системы. А сколько было всего интересного! Не счесть!

Созерцая глазом, ухом, умом шедевры музыки, то тихо, благоговейно, то почти экстатично, мы изумлялись сиянию совершенства вечных ценностей. Мы этим жили, это был наш воздух.

Интересные занятия в спецклассах приучали нас уже с ранней юности преодолевать силу и тяжесть притяжения суетного мира. Но только пройдя через тернии многочисленных студенческих работ, мы возносились к областям, где духу открывается разумность и благородная красота вечного.

На занятиях полифонией, уже освоив училищный курс гармонии, анализа форм, большую часть курса сольфеджио, музыкальной литературы, мы словно рождались вновь, обретали себя в ипостаси людей, наделенных высоким даром подлинного музыкального профессионализма. Вы открывали в нас таланты, о которых нельзя было и помыслить в наши весенние годы. К примеру: оценивая итоговые работы по строгому стилю двух студентов, сидящих по обе стороны от учителя, Вы говорили одной: «Ваш мотет по стилю ближе Палестрине», обращаясь к другой: «А ваш – Орландо Лассо». Услышать такое в девятнадцать-двадцать лет! Это дорогого стоило.

Напряженнейшие занятия полифонией в сочетании с воздействием Ваших оценок преображали нас кардинально. В душе каждого открывалось нечто новое, небывалое. Как бы это поточнее кратко определить? Это было сильное, физически переживаемое ощущение полета – полета в музыке, полета в профессии.

В блистательной плеяде наших Учителей (Д.А. Блюм, Е.М. Царева, Е.М. Вызго, С.С. Григорьев, Ю.Н. Холопов, педагоги-пианисты) Вы, уважаемый Виктор Павлович, стали одним из тех, кто настраивал нас на волны универсализма и совершенства. Вы учили нас (и тому восхитительным примером были сами) лаконичному и полному выражению мыслей. Вы помогали нам шлифовать дивный дар: с глубоким интересом и успехом разбираться в проблемах любой степени сложности.

Сердечное Вам спасибо за праздник профессиональной жизни, на котором в наши молодые годы мы были его полноправными участниками. Спасибо Вам за редкостную и бесценную возможность через занятия контрапунктом обрести великое чудо – чувство, переходящее в убеждение причастности к жизни вечной и бесконечной!

 

---

 

Может быть, всем так казалось... Но мы были совершенно убеждены, что Виктор Павлович любил нас особенно. Хотелось бы надеяться, что именно этим кратчайшим путем он смог передать нам нечто принципиально важное. Вспоминается многое – академическая дистанционность, приучавшая нас к высокому градусу отношений, и одновременно – расположенность к дружескому общению, живое ощущение искусства во всех проявлениях, почитание его законов и чуткость в оценке их артистических деформаций, внутренняя свобода, ответом на которую было наше полнейшее доверие, профессиональная помощь в становлении механизмов нашего мышления, ничуть не меньше дававшие нам незабываемые путешествия, незапланированные учебным курсом музыкальные собрания, знакомство с не известной нам и не всегда доступной музыкой. Кое-кто из нас и позднее, после окончания училища, не раз обращался за помощью, стремясь удержать это волшебное чувство дружбы учителя и ученика...

 

---

 

Имя Виктора Павловича – в числе имен самых дорогих ушедших уже наших учителей. Он обладал редким художественным вкусом и оказал значительное влияние на формирование каждого из нас не только как музыканта, но и как личности. Он научил нас не просто мыслить, но и не бояться мыслить. С благодарностью вспоминаю занятия с Виктором Павловичем. Память о нем согревает сердце в трудные минуты.

 

---

 

Прошло уже много лет с тех пор, как наш курс учился у Виктора Павловича. Насколько я знаю, никто из моих сокурсников не стал преподаваталем-полифонистом – жизнь раскидала всех по разным работам: на радио, в музыкальные школы, в редакции и музеи. Но с каждым годом, с каждой ступенькой профессионального взросления всё чаще вспоминается учитель, который научил нас чему-то основному. Уже толком и не помнишь, как вычисляется «индекс вертикалис», но понадобится – сможешь сочинить и мотет, и фугу, и маленький хорик. А самое главное – любой из прошедших школу Виктора Павловича за версту чувствует, где хорошая музыка, а где дилетантство, потому что именно ему – кропотливо, без нажима – удалось привить нам всем художественный вкус.

Жизнь оказалась намного хаотичнее и тяжелее, чем это представлялось в училище. То и дело приходится решать важные проблемы, совершать поступки и потом отвечать за них. Начиная какое-нибудь дело, решая сложную жизненную задачу, вспомнишь Виктора Павловича, сядешь и подумаешь: «Фуга пишется с конца» – к чему приведет тот или иной мой поступок или разговор, который хочу затеять, и вообще: куда и как я иду?

Спасибо ему за мудрость, которая помогает жить.

 

---

 

 

---

 

Что сказать о Викторе Павловиче? Для меня это был самый любимый учитель, настоящий, зажигающий интерес к предмету и к интеллектуальной деятельности вообще. Он впервые мне объяснил, как делается музыка, как бы провел на кухню и дал попробовать явства которые там готовятся. О, какой это был пир! Я до сих пор помню свою подготовку к экзамену по анализу форм на третьем курсе – у меня куда-то уехали родители, и я в течении недели по 14 часов в день лазила по всем партитурам, какие у меня были дома: прочтя кусок конспекта про очередную форму, проверяла ее на всех примерах, и всех исключениях, и снова и снова поражалась отточенности мысли Виктор Павловича и емкости его формулировок. Там не было ни слова лишнего! Вот так бы всем и все учить, как он учил анализу форм...

 

---

 

 

---

 

Среди тех замечательных педагогов, у которых довелось учиться нашему курсу, Виктор Павлович с самых первых занятий больше, чем кто бы то ни было, стал ассоциироваться с образом Ученого. Не удивительно, что именно он первым заострил наше внимание на том, что музыковедение – это наука. Сформулировано это было, как всегда, коротко и ясно: «Вы наверное думали, что будете искусством заниматься? Вы будете заниматься наукой, наукой об искусстве!» Для студентов, которые на тот момент гораздо больше ощущали себя молодыми музыкантами, чем молодыми учеными, данная фраза звучала явно провокационно. Поэтому произносил ее Виктор Павлович с особым удовольствием, сдабривая легким «прокофьевским» сарказмом.

Поначалу подобное заявление, действительно, несколько шокировало, особенно романтически настроенную по отношению к музыке женскую часть курса. Но очень скоро стало понятно, что «поверяя алгеброй гармонию», Виктор Павлович учил нас не просто любить искусство (что в высшей степени было свойственно ему самому). Он давал нам ключ, позволяющий приоткрыть тайны творчества – тайны рождения Красоты. А сколько раз впоследствии приходилось убеждаться, что дисциплина ума, способность точно сформулировать мысль, умение аргументировать свою позицию – качества, настойчиво воспитываемые в нас настоящим Педагогом, помогают не только в профессиональной деятельности, но и в самых разных, подчас весьма сложных жизненных ситуациях.

Я очень рада, что успела, и не однажды, выразить Виктору Павловичу свою человеческую благодарность, просто признавшись в том, что значительная часть моего профессионального «я» (и это могут сказать про себя многие его ученики) есть его продолжение. И этого уже ничто и никогда не изменит.

 

---

 

Немного в нашей жизни встречается людей, о которых с трудом говорится в прошедшем времени. Только в настоящем. Есть. Существует. И будет с нами всегда. Потому что Он – Мастер, Личность, Величина. Он – Учитель. В его присутствии хотелось только молчать и слушать, затаив дыхание. Пытаться понять и постичь. Охватывала предательская робость, когда приходилось на его занятиях излагать свои мысли, кажущиеся до обидного наивными и пустыми. И останется непостижимым, как человек может совмещать в себе столько знаний, интеллекта, мудрости, как можно обладать сверхчеловеческой эрудицией и с ошеломляющей простотой говорить о простых вещах, как можно видеть насквозь каждого ученика и уметь поставить на место, не обидев и не унизив, как скучное упражнение по контрапункту превратить в творческое занятие, от которого получаешь удовольствие. Вопросов много, ответ один. Потому что Он – Мастер, Личность, Величина.

Виктор Павлович, спасибо!

 

---

 

С самого начала его лекции по музыкальной форме и полифонии завораживали глубиной и системностью, точностью определений, независимостью в оценках, порой – парадоксальными и ироничными поворотами темы. Живые и увлекательные, они заставляли самостоятельно мыслить, и самое главное – помогали по-новому услышать уже знакомую музыку, а незнакомую – понять и полюбить.

Кажется, в тот момент наше музыкальное детство с его восторженно-наивной растрёпанностью только заканчивалось, а понимание необходимости дисциплины – в мышлении и в суждениях – лишь начинало приходить. К этому целенаправленно вёл и Виктор Павлович на своих занятиях. Его требования серьёзнейшего отношения к делу подразумевали как точность соблюдения расписания, так и абсолютную продуманность устного ответа в классе – вплоть до каждого слова. «Вот вы говорите „монолит”. А вы знаете, что это слово обозначает? К вашему сведению, „моно” переводится как „один”, а „лит” – „камень”. Ну и где же вы этот „единый камень” у Бетховена нашли?»

Прививаемое нам стремление к профессиональной ответственности было неотъемлемой частью личности нашего учителя. Но формальные требования никогда не главенствовали у него над содержанием и смыслом. За беспощадным профессионализмом Виктора Павловича (никогда не переходящим в сухость, несмотря на его угрозы заставить нас «глотать сухих кузнечиков») стояла почти юношеская влюбленность в свой предмет. Он не уставал восхищаться мастерством великих композиторов и удивляться их выдумке. При этом его личный музыкальный вкус был намного более современен и даже «экстремален», чем вкус его учеников. (Учебник полифонии В.П. Фраенова – едва ли не первый изданный в Советском Союзе, где наравне с Бахом и Моцартом приводятся примеры из сочинений Шёнберга. Незадолго до смерти Виктор Павлович попросил одного из нас переписать понравившееся ему сочинение Дьёрдя Лигети в качестве интересного примера для своих лекций.) Он мог весело иронизировать над устоявшимися стереотипами, позволял переубеждать себя в аргументированном споре и был невероятно самокритичен – особенно, когда отказывался от идей, которых придерживался ранее. Он никогда не переставал учиться и совершенствоваться: чего стоит хотя бы серьезный пересмотр взгляда на преподавание формы в последние годы жизни! А эта ненасытная жадность до всей еще ему неизвестной музыки?! А то, что почти на пороге своего семидесятилетия он блестяще освоил компьютер, работал за ним над своими текстами и писал будущий учебник (увы, оставшийся незаконченным)?!

С первых же дней Виктор Павлович стал для нас одним из самых любимых и ценимых педагогов, а его лекции и практические занятия оказались в итоге одной из важнейших основ нашего профессионального и человеческого становления. Наш учитель любил свое ремесло и подразумевал уважительное отношение к нему своих учеников. «Только не думайте, что я кого-то насильно заставляю учиться. Я не буду кулаком впихивать в вас Бетховена – это было бы оскорблением прежде всего для Бетховена.» Многие остроумные, веселые, ироничные, а порой и саркастические высказывания Виктора Павловича стали для нас афоризмами, которые мы до сих пор бесконечно цитируем по самым разным поводам.

Говорят, что люди не умирают, пока о них помнят. Виктор Павлович Фраенов будет жив, пока живы все мы – его ученики. А может быть – и дольше: слишком силен поток духовной энергии, высвобожденный за время его земного пути. А энергия и дух, как известно, бессмертны...

 

---

 

Виктор Павлович был очень требователен и строг к своим ученикам. Мне он всегда казался несколько суровым. В его лекциях по анализу формы всегда была четкость, продуманность каждой фразы, ничего лишнего. Точно знаю, что именно эти лекции привели в полный порядок мои разрозненные познания о музыкальной форме.

Незадолго до смерти Виктор Павлович стал для меня переписывать очень редкие исполнения классических произведений (их присылали из Германии его бывшие ученики). Я с удовольствием все это прослушивал. Помню, как-то раз Виктор Павлович спросил:

— Хотите, я вам перепишу квартеты Моцарта?

— Конечно, – ответствовал я.

— Как же божественно они играют!

В этом «божественно играют» мне открылся вдруг другой Фраенов, которого, видимо, не знают студенты. И которого, к их счастью, знали его близкие и друзья.

 

---

...Медленно прохаживаясь по коридору, степенно смотрит на часы... До урока еще три минуты... Что ж, у студентов пока есть время. Точность – вежливость королей! Снова с достоинством движется...Стоп! С живостью, достойной восхищения (сколько же ему лет?), устремляется к классу и захлопывает дверь перед опоздавшими. Кто не успел – тот опоздал! Меньше надо зевать!

«Где ваша зачетка? Опять собачка съела? Или в метро между вагонами провалилась?» Стоишь красный, как рак, и глаз поднять не можешь, а ведь уже не 5 и не 7 лет, и даже не 15...

«Подвижной контрапункт, дважды подвижно-ой», – вот и спели мы наш капустник на окончание училища. И промчалось... Ну, как же так?! Наши преподы, профессора, «великие и ужасные», «любимые и ненавистные», такие разные... Все неприятности «выветрились» с годами, прошли, как страшный сон. И не старики мы вроде, а так и хочется сказать: «А помните, как тогда-то... А еще случай был...» Умудренные бесценным опытом, выбившиеся в люди – и не очень; не всегда так, как хотелось, упустив и не заметив, мы все равно – в мыслях ли или пешком, на трамвае-транспорте-метро, возвращаемся туда...

Молодо-зелено... Обводит класс, по привычке иронично прищурясь:

— Ну, а что думает по этому поводу...Ледянкина?!

Ну, все «не слава Богу»! Господи, ну почему опять Я?

— А Ледянкина любит слушать!

Сердце в пятки: «Ну, все: теперь точно выгонит! И почему язык всегда вперед мозгов! И что я его каблуком не придавила?..» Но для человека со здоровой долей чувства юмора такая запоздало-подростковая реакция не в новинку. Посмеялись – и ладно!

23 февраля. Индивидуальные занятия. Что можно подарить мужчине – профессору с энциклопедическими знаниями?..

— Спорим: не подаришь?

— Нет, подарю!

Спорим до агонии, до крика! На ватных ногах подхожу:

— Виктор Павлович! Поздравляю Вас с Международным мужским днем! Вот – это Вам... И жмурюсь, держа в вытянутых руках «Любовно-эротические новеллы эпохи Возрождения». Это конец! А ведь мне же еще «Госы» сдавать... И дипломную полифонию. Отлегло – улыбается!

— Ну что ж, Ледянкина, поразвлечемся на досуге!

...Ну, что взять с этих «детей»? Пусть даже и уже почти совсем взрослых...

— Вы, наверное, у Фраенова учились? Ну, сразу видно! Как тут не заметить!

Бывают ли более лестные комплименты для преподавателя, пусть даже «не нуждающегося в дополнительной рекламе»?

Можно долго рассуждать о том, сколько сделано им для науки, сколько талантливых музыкантов «вылетело из-под крыла»

Филина... Филин – символ мудрости. Не только педагогической, но и человеческой.

— Ну, как вы? Кто полифонию ведет? Ну, старайтесь, не подводите!

Ах, хотелось бы надеяться... Авось, не подведем!

Уж постараемся...

 

---

 

 

---

 

Виктор Павлович был знаменитым.

К нему всегда относились – либо хорошо, либо плохо (что тоже бывало, ввиду его бескомпромиссности в отношении профессии). Никогда – никак. Его знали все, его замечали все. Старшие курсы, те, кто у него учились, шепотом сообщали младшим: «Это – Фраенов. Вот начнётся у вас анализ...». И всегда имели при этом вид причастных к тайному знанию.

У него было специфическое – человеческое и професиональное – качество, которое трудно назвать другим словом, кроме как – «щедрость». Он всегда с такой радостью и охотой «делился» – своими умениями и знаниями, идеями, увлечениями, временем, а иногда просто какими-то книгами, записями, нотами... «Слыхивали ли вы то-то?» – спрашивал очень серьезно. А что мы, недавние выпускники ДМШ, слышали-то на своем веку? «Нет», – с готовностью раздавался по-пролетарски необразованный, но дружный хор. «Чего не хватишься, ничего у вас нет» – получали в ответ цитату из Булгакова. И в следующий раз из, вероятно, совершенно и всегда неподъемного портфеля выглядывала партитура «Кащея», «Парсифаля», симфоний Глазунова, Мясковского, Сибелиуса и чего только ещё... А сколько дивных записей Виктор Павлович для нас – уже выпускников, уже консерваторцев – сделал, сейчас думаешь – и как всегда мог найти время? силы? никогда и ничего не забывал из того, что «cулил»...

Хотя сам он считал себя человеком нелюдимым, люди шли к нему нескончаемою чередой: ученики, бывшие ученики, коллеги; потом уже ученики учеников и коллеги коллег. Кто-то за советом, кто-то научиться, у кого-то ностальгия по студенческим временам (в таких случаях всегда почти шли именно к нему). А сейчас понимаешь, что ностальгия эта – по нему, и так ей, видать, с его студентами век теперь и оставаться. И это не грустно, то есть не прежде всего грустно – ведь столько мы все в общении с Виктором Павловичем получили, чего не отнимется, а будем думать, сохранится и приумножится, а еще лучше – расточится с тою легкостью и радостью, как мог это делать наш любимый учитель.

 

---

 

 

---

 

Символично, что для написания этой заметки наш курс собрался в «активном» составе впервые за четыре года после выпуска. Для начала мы решили просто рассказать по очереди свои воспоминания и впечатления училищных лет и записать их. Тут же кто-то посетовал, что во времена учёбы у Виктора Павловича мы были слишком маленькими и не могли до конца понять и оценить его слова. Однако во всём последующем разговоре каждый так или иначе признал, что его «взросление» как специалиста – да и не только – началось на занятиях В.П. «Девяносто процентов того, что я понимаю, умею и чувствую, я обязан В.П.» – сказал один из нас, и все мы можем присоединиться к этим словам.

Общим чувством поначалу был страх – и страх оправданный – показать своё незнание. Формальным поводом для этого могло бы стать вступление В.П. к первой лекции по Анализу форм – «Я Вас с этим НЕ поздравляю» – если бы не полушутливый тон нашего учителя. А ещё на этой лекции говорилось: «Предмет сухой». Но в исполнении В.П. он не был таким никогда. И ответ на экзамене, названный «сухим», заслуживал 5, но оставалось чувство, что если бы ты «засушивался» меньше, то получил бы больше одобрения помимо той же оценки. Строгость изложения теории В.П. часто – причем, всегда неожиданно и оттого всегда к месту – перебивал отступлениями. Иногда это были исторические факты иногда – дополнительные задания, иногда – шутки.

Шутки В.П. при виде ошибок и нелепостей в разборе формы или полифонических задачах были неподражаемы: «Вы не превзошли симфонию, симфония Вас превзошла!». Или: «Это какой у Вас ключ? Альтовый?» – (берёт ми малой октавы, как указано в разбираемой задачке). Задумчиво: «Вот это женщина!..» В одном из примеров, сочинённых в заданной форме, В.П. отметил параллельные квинты. Студент обиженно заметил, что это свободное сочинение. В.П. ответил: «Если бы это было сочинение – да. Так Вы же написали гармоническую задачку!».

Недопустимость опозданий и разнообразие диалогов с В.П. при попытке опоздавших проникнуть в класс известны всем поколениям его студентов: «Простииите!..» – «Не прощу, и не пущу!» (В.П. при этом лукаво улыбается, но действительно не пускает). Или: «Вы опоздали, молодой человек...» Но этого мало, скучно, и В.П. иронично добавляет: «...идите в кино!». Это было частью особой значительной Игры, в которой участвовали мы все. «Игры» в том смысле, в каком В.П. сам объяснял нам это слово, рассказывая про формы менуэтов и скерцо: «Игра происходит от избытка сил и возможностей». В данном случае в избытке была информация, которой В.П. хотел поделиться. Такая игра, по-видимому, доставляла ему истинное удовольствие. Принося нам что-нибудь интересное, он очень радовался, а интересного у него было заготовлено много. Мы все сразу же вспомнили двойную скрипичную сонату Моцарта, записанную на одной строчке и прочитываемую первым скрипачом с начала, а вторым – в перевёрнутом виде с конца. Такой элемент игры как импровизация был так же ему присущ. Однажды на вопрос о теме одной из следующих лекций В.П. ответил «Я время планировать не умею». В.П. владел временем великолепно – и блестяще построенные учебные курсы это доказывают. Просто время для личности его масштаба редко спускалось на уровень расписания лекций.

Этот масштаб во многом был обусловлен тем, что В.П. был невероятно любознательным человеком и всегда двигался вперед. Осознав важность компьютерных технологий, он освоил компьютер на уровне, значительно превышающем обычный пользовательский и в разговоре часто ставил в тупик «компьютерно продвинутых» представителей курса. При этом ему было 70 лет...

Мы не вспомнили ни одного прямого упрёка в лени или неспособности, напротив: «Ну, Вы же замечательный человек, ну сделайте хотя бы что-нибудь!». В.П. отчётливо представлял способности любого из нас и стремился показать самое лучшее в каждом и ему самому, и комиссии на экзаменах. Экзамен мог проходить так: первые из пришедших уже готовились к ответу, а В.П. говорил экзаменаторам: «Ну что, может кофейку?» – и уводил их в буфет. Конечно, всякие теоретические формальности при этом учениками списывались, что давало возможность подумать над более тонкими вещами.

Только теперь, когда прошло несколько лет, мы в полной мере ощущаем, насколько сильным было его влияние на каждого из нас. У В.П. мы научились настолько многому, что невозможно понять, как и когда это произошло. Он умел, преподавая курсы формы и полифонии, «попутно» и развить слух учеников, рассказать о том, что не попадало в обычный курс гармонии или муз. литературы и показать что-то из других областей искусства. Но что, может быть, всего важнее, на своих занятиях В.П. стремился привить качества, необходимые всегда, независимо от того, будет ученик продолжать заниматься музыкой или станет работать в другой области – и те из нас, кто поменяли направление своей деятельности после училища, могут это подтвердить. Освободить мышление от школьных рамок, приучить к добросовестности, заразить любознательностью, научить умению видеть во всём самое главное, ценить красоту и правду в музыке, а в конце концов, и не только в музыке – так можно было бы сформулировать то, чему он учил и что на всю жизнь осталось с каждым из его учеников.

 

---

 

Виктор Павлович говорил, что учит нас ремеслу, а в его словах о музыке было нечто даже большее, чем тончайшее понимание ее законов – радость творчества, ощущение полноты и красоты жизни.

Он был великолепным ученым, удивлявшим лаконичностыо и исчерпанностью определений, смелостью и точностью музыкальных характеристик...Однако, когда мы пришли в его класс мы были еще детьми, только начинавшими неясно нащупывать свой путь в огромном мире. Мы не могли тогда оценить глубину и силу его аналитической мысли. Это пришло позже. А прежде было потрясение от личности сильной, своеобразной и бесконечно благородной.

Первое впечатление для меня было неосознанным, я не знала, что именно так меня поразило. Может быть, непривычные интонации в голосе, когда на самых первых лекциях он с подчеркнутой иронией предупреждал нас об огромных заданиях (помню, что это пробудило во мне огромный интерес к начавшемуся предмету – смогу ли я справиться). Может быть, это был его неповторимый облик, чуть отрывистые, но точные движения... Живо представляю себе, как он входил в класс: повернув ключ, резко нажимал на ручку двери, открывал ее и, встав рядом, прежде себя пропускал всех нас.

Конечно, в памяти ярки его удивительные лекции, в которых он открывал тайны «ремесла», индивидуальные занятия, которые были для нас праздником – как я потом с удивлением узнала, не для всех. Но хотя бы слабое дыхание этих его трудов живет в конспектах и умах его многочисленных учеников.

Однажды он сказал: «Нельзя любить того, кого боишься». Я много раз задавала себе вопрос: боялись ли мы его?

На него трудно ответить. Мы всегда точно знали, что ему можно верить. Поэтому мы любили у него учиться и расспрашивать обо всем на свете. Но все-таки, наверное, мы и боялись его; только этот страх был особенный, такой, какой возникает в размышлении о чем-то недостижимо величественном. Это можно уподобить тому, как человек, руководствуясь своими мерками, не может себе представить степень величины и яркости Солнца. Для этого нужно стать хотя бы планетой, чтобы войти в систему космических измерений.

А мы тогда были дети, смутно взволнованные «переживанием некоего вовне пребывающего величия, подобно тому как не оставляет равнодушным вид далеких гор». Так случилось, что от меня вместе с ним ушло детство. И его облик остался запечатленным в еще неповзрослевшей памяти только светлыми чистыми красками без теней. Я вспоминаю его без боли. Я рада, что в моей жизни был он, и что он был моим учителем.

Когда-то на первой лекции по анализу форм я почувствовала жгучее желание разобраться в величественной и неведомой мне науке. Теперь, храня в сознании цельный образ гармоничного мира, мне хочется вырасти до тех размеров, с высоты которых будет возможно хотя бы частичное его постижение. Через это мы продолжаем у него учиться, а значит и отдавать другим отблески того мощного света, которым столь щедро дарил нас он.

 

---

 

...Нашему курсу повезло особенно – мы имели последнюю возможность не только пройти анализ формы и полифонию под руководством Виктор Палыча, но и услышать в его исполнении несколько лекций по русской музыкальной литературе.

Первая из них была целиком посвящена эпосу: «Эпос, эпическое вообще и в музыке, особенно в русской, в частности у Глинки», как озаглавил её Виктор Палыч. ...Кто бы мог подумать, что после одной лекции столь знакомые «Иван Сусанин» и «Руслан» могут зазвучать совершенно по-другому, будучи поставлены в контекст, без преувеличения, всей мировой культуры? Что первая опера Глинки, как героический эпос, окажется тесным образом связанной с «Илиадой» Гомера, а вторая, как эпос странствий – с «Одиссеей»? Именно с курса анализа формы и этой «эпической» лекции в круг наших интересов вошёл Гегель, сочинения которого часто цитировал Виктор Палыч.

Другой темой, на которую Виктор Палыч прочел нам несколько лекций, стали поздние оперы Римского-Корсакова. «Содержание в них намного глубже, чем сюжет», – сказал он в самом начале рассказа об операх. То же самое мы, завороженные слушатели, можем сказать о тех лекциях Виктора Палыча. Рассказывая нам о русской культуре начала XX века, он говорил в конечном счете о культуре вообще, о духовности и красоте. Показывая произведения искусства русского модерна – музыку Римского-Корсакова, церкви Щусева, картины Нестерова, Билибина, Врубеля, Рериха – Виктор Палыч раскрывал нам сам феномен искусства. Для нас сам его рассказ стал словно произведением искусства, картиной, на которой нам открылся вдруг почти незнакомый раньше, совершенно особенный, цельный мир той эпохи. С тех пор каждый из нас, учеников, прорисовывает на этой картине свои детали.

 

---

 

В самом начале курса Виктор Павлович сказал не допускающим сомнений тоном: «Ничего нет интереснее формы. Интереснее формы – только полифония». И хотя у нас он успел прочитать только форму, этих слов было достаточно, чтобы пробудить наш интерес к полифонии.

Знания, преподносимые им, были максимально глубокими. Сейчас, уже учась в консерватории, нам порой достаточно обратиться к его лекциям, чтобы разобраться в сложном вопросе. Его лекции были всегда больше, чем просто лекции – Виктор Павлович учил нас логически мыслить, отделять главное от второстепенного, точно формулировать свои мысли; и еще шире – ценить, понимать и уважать все значительные явления в культуре независимо от того, насколько они близки лично тебе. Он учил взрослому и ответственному отношению к жизни и своему делу. Каждое его слово было обдумано и имело огромный вес, каждая минута была на счету (опоздание на его лекцию было недопустимо). После его уроков раз и навсегда вошло в привычку указывать в ноты карандашом, а не пальцем, чертить тактовые черты по линейке (пояснял он это так: «музыка бывает по вертикали и горизонтали, но не по диагонали»).

Интересу к предмету, конечно, способствовал его юмор, неожиданные переключения с серьезного на бытовое, например, вставленные в описание формы исполнительские моменты («Солист должен вернуться в доминантсептаккорд – главное, не забыть, какая тональность! Тут дирижер и солист смотрят друг на друга...»).

Несомненно: то, что мы слышали на лекциях, было только вершиной айсберга. Его знания во всех областях были гораздо шире того, что мог вместить учебный курс. Но и то, что получили мы, было не сразу осознано до конца, многое «доходит» только сейчас, вызывая чувство благодарности и уважения.

Помимо этих воспоминаний, общих для всех, у каждого из нас живет незабываемое личное чувство, связанное с этим общением, с индивидуальными занятиями Виктора Павловича, – и с трагическим известием о его кончине. И у всех без исключения – благодарность за то, что довелось, хотя и немного, пообщаться с таким человеком.

вернуться в Летопись: 1961-1990